Цветы корицы, аромат сливы - Страница 38

— Вэньчжоуская бумага обладает прекрасной вязкостью, считается одним из лучших сортов бумаги для каллиграфии и имеет множество ценителей среди каллиграфов и художников, — сказал Сюэли вслух.

Саюри попросила себе ксерокс со старой фотографии, ей очень понравилось это лицо. Сюэли, конечно же, отдал и объяснил ей осторожно, что это, скорее всего, и есть лейтенант Итимура Хитоси, адъютант полковника Кавасаки и член отряда «Курама Тэнгу», фото с допроса в штабе Пятой армии; не исключено, что его тогда же и убили, вскоре после того, как был сделан снимок. Как говорится, «подлый фашистский гад цеплялся за воздух, но русский воздух не был создан для его поганых пальцев». Итимура Хитоси, литературное дарование, обрел свою поклонницу.

Даже если дедушка был тем, чем казался, то есть жалким человеком в жалком положении, — не хватало духу его винить. Но тут была еще какая-то загадка. Сюэли абсолютно верил Итимуре, до мелочей; и при этом кожей чувствовал, что японцы были обмануты, только не понимал как.

— Имеются два вида туши цинмо — изготовленная на основе смоляной сажи и имеющая блеск и изготовленная на основе пережженных сосновых веток, не имеющая блеска. Этот вид туши особенно любим японскими каллиграфами.

Бабушка говорила, что дедушка пропал в войну. Раньше, очень давно, Сюэли думал: «Ну, что ж, пропал… найдется». Потом он стал думать, что это «пропал» синонимично слову «погиб». Потом дедушки не было, не было, и он забыл и перестал вспоминать.

Сегодня вечером — звонок бабушке. После семинара, в семь, в Гуанчжоу будет одиннадцать вечера — нормально.

— После моих занятий вы посещаете курс китайского бизнес-сленга, да? — спросил Сюэли у своей группы. — Это очень чувствуется в ваших последних сочинениях, проникает во все поры, так сказать. Напишите к следующему разу сочинение о светлячке как символе краткости жизни.

— Ба, я знаю про театр теней. Расскажи мне, что там случилось, я не понимаю. Я нашел записки одного японца…

— Господина Цинму? — с интересом спросила бабушка.

— Нет, не Цинму, какого Цинму?.. Так вот, и там рассказано… как они отобрали у вас театр. Там удивительно описан дедушка. Я что, похож на него?

— Ты похож на него очень, очень, — сказала бабушка. — Точно не господина Цинму?

— Бабушка, записки лейтенанта Итимуры. Какая разница?.. Скажи мне, пожалуйста: дедушка сумел что-то сделать, чтобы театр не заработал без него? Просто отдать врагу вдруг оружие именного, точечного и массового поражения человек с его добродетелями не смог бы. Да? Или скажи, что нет, я пойду повешусь.

— Ах, ты всегда был таким нетерпеливым, — засмеялась бабушка. — Однажды, когда ты был еще маленький, моя подруга Мяо принесла тебе погремушку, но в эту самую минуту…

— Бабушка! — просительно сказал Сюэли. — Скажи: это было ужасное, голодное время — и у вас просто отняли театр, да? Ведь никакое золото не стоит этой вещи!

— Отняли, ай, отняли… Ах, отобра-али… — жалобно начала бабушка и вдруг кокетливо сказала: — Ничего они не получили, только копию. Они даже не видели настоящего театра. Только они в дверь — я уселась на него, распустила юбку и сидела себе целый день не слезая.

— Как копию?

— Театра было два. Твой дедушка сделал полную копию.

— Недействующую?

— Ну, разумеется, недействующую. Никто не понимает, как настоящий театр… излучает. Но внешнее сходство было изумительным. Сяо-яо прекрасно знал, что японцы за театром рано или поздно придут. Это дикие, бешеные люди. Только господин Цинму немножко отличался от других. Нет, когда надо, он и дикий, и бешеный, но в обычное время это культурный, очаровательный человек.

— Да кто такой этот господин Цинму?

— О!.. Единственный из них, кто умел и стать, и поклониться… Лицо прямо фарфоровое, как у Хэ Яня, который, хоть лица и не белил, а все-таки был восхитительно…

— Бабушка! — с нежным упреком сказал Сюэли.

Бабушку звали Шангуань Цю-юэ (上官秋月) и, выйдя замуж за дедушку, она не поменяла свою древнюю аристократическую фамилию на фамилию Ли. Она получила тонкое домашнее воспитание и, что называется, умела привести в ответ канон. Что же ценила она в мужчинах, о том и толковать бесполезно — уже лет сто ничего из этого не находилось ни в ком.

— Они получили бесполезную копию.

— Неужели и Аоки не смог отличить?..

— Кто это — Аоки?.. Никто не смог отличить, никто. У твоего дедушки было необыкновенно много времени, чтобы сделать копию. Он делал ее еще с тридцать первого года.

— С восемнадцатого сентября.

— Как ты догадался?

— Нетрудно догадаться. Но демонстрацию он проводил на настоящем театре теней?

— Нет, на копии. На настоящем театре теней в тот день тоже посиживала я. На всякий случай.

— Но почему тогда… все сбылось? Как он это сделал?

— Ах, я не знаю! Он же мужчина, ему и думать о таких вещах. Как-то устроил всё. Провести демонстрацию на настоящем театре было невозможно — представь, сразу после постановки ему сковали руки, а что сделаешь со скованными руками? Но Сяо-яо и это предвидел. Поделом им. Ах, нет! Несказанно жаль, что так получилось с гоподином Цинму.

Теперь понятно, почему японцы не победили в войне. Их театр был бесполезен с военной точки зрения. Приятно подумать, какие политические пьесы они разыгрывали на его сцене, не понимая, почему ничего не срабатывает.

— Но в Россию дедушка бежал отчего — из-за гнева односельчан? Ведь люди обозлились, наверное. Все считали его предателем — как тут вынесешь…

— Нет, что ты. Подумаешь, косые взгляды соседей! В Россию он бежал, конечно же, от господина Чжунвэя. Ведь тот мог вернуться. По всем расчетам он должен был скоро вернуться, вместе с большой армией.