Цветы корицы, аромат сливы - Страница 4

Ди действительно хотели однажды отчислить, не из аспирантуры, потому что он тогда еще не был в аспирантуре, а с четвертого курса, и, разумеется, не за разврат, просто Сюэли не смог найти слова для распущенности в дисциплинарном плане. Его хотели отчислить за прогулы. Ди специализировался у профессора Недосягаемова, которого крайне трудно было застать на факультете. Это был крупный ученый, очень высокого уровня и, естественно, на разборе полетов Ди он не присутствовал. Его пытались разыскать и пригласить, но не вышло. Зато там присутствовал декан. Застав в коридоре Ди, который громко смеялся, декан заметил: «Сейчас все-таки ваша судьба решается, вы бы посерьезнее». «Странно, а у меня нет ощущения какого-то важного действа, — задумчиво отвечал Ди. — По-видимому, я что-то упускаю». Будучи приглашен в кабинет, Ди сел, закинул ногу на ногу и сказал: «Если так трудно отыскать учителя, стоит ли удивляться тому, что трудно отыскать ученика?..»

Что же до еды, которая ускакала, то этот случай тоже передан не совсем точно. Конечно, до коменданта дело не дошло, а ругать Ди приходил дежурный по этажу.

Однажды, через месяц после начала занятий, когда четвертая группа еще ничего не понимала по-русски, в университете состоялось выступление русского китаиста, автора книги о Ли Бо. Сюэли, безусловно, постарался бы остаться от этого мероприятия как можно дальше, но его никто не спрашивал. Была темная октябрьская ночь, по территории университета только передвигались на расстоянии друг от друга блуждающие огоньки, как над могилами. В этой обстановке Сюэли, Саюри, Чжэн Цин, Лю Цзянь и Шао Минцзюань проследовали, как тени, в удаленный корпус, за которым горел на ветру огонь. После того, как они смирно прослушали философский трактат на чистом русском языке, дети из московской школы с изучением китайского языка должны были разыграть сценки из жизни Ли Бо. Реквизит, которым они воспользовались, был очень условным — Сюэли даже не знал, с чем это сравнить, пока ему не пришли на память обезьяны, которые натащили в пещеру за водопадом разные плошки, чашки и все это нанизывали там на хвост, не зная этому применения. Особенно ему запомнился вьетнамский халатик с журавлями на императоре. Они выбрали для постановки прекрасный момент биографии — как вдрызг пьяный Ли Бо был вызван к императору и всякие генералы растирали ему там тушь и всячески его ублажали, лишь бы он написал обещанные императором наложнице стихи; в конце концов он потребовал кисть; все гадали, сумеет ли он ею воспользоваться в таком состоянии; но он с честью вышел из всей этой ситуации, начертав действительно прекрасные стихи о любви.

Небольшого размера девочка вышла вперед и старательно рассказала всю эту преамбулу на плачевном китайском. Затем они намеревались, по-видимому, разыграть все молча в виде пантомимы — во всяком случае, император с наклеенной бородой ждал, ждала и наложница, и генерал, и пара крупных чиновников. Все как-то хотели увидеть Ли Бо, но его не было. Его реально не было, то есть того мальчика, который должен был сыграть Ли Бо, жестоко тошнило в отдаленном туалете. Сюэли очень хорошо знал об этом — он видел его там пять минут назад. Школьники растерялись, и ему стало их жаль. Детали постановки он знал, они содержались в той преамбуле, которую произнесла девочка. Он огляделся на предмет одежды. Возможно, он так и не решился бы ни на что, если бы на Саюри не было в тот день черное хаори с вишневым драконом, очень удачно.

— Дай мне, пожалуйста, твой… эм-м… пиджак, — сказал он.

— Что? — не поняла Саюри.

— Раздевайся, — прошипел Сюэли. Возможно, это прозвучало несколько эксцентрично, но зато хаори сразу оказалось у него в руках.

Он надел его поверх ковбойки за одну секунду, забрал волосы и заколол их шпилькой Саюри. Поскольку предполагалось, что Ли Бо вытащили откуда-то из публичного дома, все это, подумалось ему, было вполне нормально. Правда, тогда еще не было всей японской культуры, но это не важно. Он шатающейся походкой подошел к императору, и дальше, придерживаясь в основном оглашенного сценария, потребовал себе письменный прибор, чайник вина и сел на пол, поджав ноги. Он отпустил несколько импровизированных фраз с элементами вэньяня, которых дети оценить не могли, и уставился на генерала. Поскольку камня для растирания туши не было, да и самой туши не было, он жестом предложил генералу стащить свои ботинки. Решил, что на замену сойдет. Дети сунули ему в руки печатку, подставку для палочек и еще несколько разрозненных предметов, условно обозначавших прибор для письма. Один из них поразил его своей древностью — он был действительно китайский и настоящий. Сюэли сам не понял, что это такое, но это была настоящая древняя вещь.

Кисть, почтительно протягиваемая ему школьником, не соответствовала по размерам бумаге. Бумага была как листок для почтового письма, а кисть — наподобие одной из самых больших малярных кистей. Надо было импровизировать. Сюэли презрительно взял кисть у генерала, отшвырнул лист бумаги, ткнул кистью в вазу с цветами и водой начертал на полу те самые стихи Ли Бо, которые источники обычно ассоциировали с этим эпизодом. Тут он отхлебнул из тыквы-горлянки, которую ему еще раньше подали дети, — и замер. Как ему потом объяснили, там было, по-видимому, что-то вроде русского самогона. Быстро справиться с собой не удалось. Он сразу потерял голос. Сюэли, кстати, сейчас же понял, почему тошнило основного актера, исполняющего роль. Ничего себе шутки. Но Сюэли был уже не мальчик и пивал на своем веку всякое — по крайней мере, так он пытался себя убеждать, довольно безуспешно. В результате он закончил выступление жестами, как будто так и надо. Все были в восторге.