Цветы корицы, аромат сливы - Страница 64

Так вот, граф великий астролог замечает к слову, что многие классические вещи, величайшие даже, молвить можно без обиняков, создавались учеными людьми тогда, когда на них обрушатся несчастья: так, Суню ноги отрубили, Цзо Цю лишился света глаз, и точно уж лишились все почестей там всяких при дворе. Он поминает «Осени и весны», поэмы Цюй Юаня и «Го-юй» — и обстоятельства, в которых излито это на бумагу. Тут очень ясно видно, что творцы их, по замечанью Сыма Цяня, «служить уж больше не могли, ушли от дел и углубились в книги», искали выход дать тоске и обнаружили пред миром свои мысли, багаж, накопленный за много лет. Итак, великий граф астролог говорит: «Так стало жаль, что я не кончил дела, — что я и казнь гнуснейшую стерпел без всяких жалоб или недовольства». Не умер он, не завершив Ши Цзи. Не думаю, что есть нужда в словах еще каких-то, кроме этих.

Поэтому — напишете ли вы на конкурсе там что-то или нет, что о маранье вашем скажут судьи — нимало не должно вас волновать. Вот раньше была чистая вода — и было много светлячков. Сейчас же воды загрязнились повсеместно — и светлячков уже не наблюдаем. Вот то, что для последней нашей встречи хотел бы я сказать.

Почему-то после этого напутствия его ученики вынесли совершенно всех конкурентов и взяли абсолютно все места на конкурсе сочинений. Это было странно.

В листах, забракованных Сюэли, исчерканных и раскиданных по всей комнате, стояли следующие знаки:

«…спасаясь от мальчишек, кидавшихся камнями, какой-то зверь юркнул во двор: собака — не собака? — наутро, глядь, молодой ученый в парадной шапке. Благодарит Цзинцзин за спасение, низко кланяется и отправляется восвояси. В тот же день прислал подарков без счету. С тех пор встречались иногда, обменивались мыслями о музыке, о поэзии. Привычку заимели встречаться часто, для других незримо — так, в павильоне в конце сада, и только при луне»… «Потом сказала как-то тетка ей, старая сплетница, мол, лисы — ненадежный народ; лис кланяется-кланяется, сидит, смотрит и говорит, как все, — а вдруг и утащит к себе в нору! Глубокую, под сосной. От этого вздора лис с полчаса хохотал — и повел, показал ей хоромы, где золотом и яшмой отделан каждый уголок, со вкусом большим все убранство, — что, мрачно в норе у лисы?»

«„Если пища сама лезет в рот, ведь трудно удержаться, — жаловался лис. — Но я держусь, не смею и подумать, чтоб коснуться“… Другие лисы осуждали очень».

— Лисы коварны, в чем-то драконам сродни,
Очень любезно могут держаться они,
Но поведут туда-сюда длинной мордой —
И сократят неразумного смертного дни.
— Что ты, сюцай Вэй совсем не таков,
Кроток, усядется в дальний всегда уголок,
Если окажемся вдруг, позабывшись, мы рядом,
Сам и без просьбы отсесть он учтиво готов.
Кажется, будь теперь древняя скромность в чести,
И из-за ширмы он мог бы беседу вести.

«…так полюбили друг друга, что и до белой зари все сидели за играми в стихи и рифмы, в иероглифические шарады, в шутку играли и в фишки на деньги, хлопая друг друга веером по рукам, — пока не разгонял их колокол храма. К седьмому дню седьмой луны вышила ему подарок — шелковый дорожный чехол к прибору для письма, он же привез благовоний из самой Чанъани и спрятал осторожно ей в рукава, желая угодить, но не желая никакой благодарности…».

В шуме ночного утуна слышится мне —
В дальней всегда стороне —
Голос, он будто зовет,
Но от Цзяна до Южных ворот
Пуст бамбуковый лес.

«Такой красоты, скромности, ума, глазок таких нигде больше мне не найти, — решился лис. — Хоть и тяжело, откажусь от бессмертия. Каким бы мне путем утерять благоволение небес?» «С другой же стороны, ее родители — почтенные самые люди, и не лучшую ли я окажу ей услугу, если уберу из их родословной свой лисий хвост?..» «Пока всё это думал, на приеме у министра в столице встретил достойное очень лицо — еще молод, но уже с понятиями разумными обо всем, еще безо всякого чина, но видно, что и на большой должности не сплоховал бы…»

Это все была выбраковка. Окончательная версия была очень складная, в стихах. Она не сохранилась.

Еще один обрывок завалился за батарею, там было так:

В небесах озираюсь, смотрю я — к кому обратиться?
Знаю сам, что ничтожным рожден.
Всю-то жизнь изучал я канон,
А по счету в любви не могу расплатиться.
К бодхисатве моя не доходит мольба,
Как еще подступиться — не знаю.
Здесь, в насмешливом западном крае
О таком говорят — «не судьба».

Ди сидел преспокойно на полу и что-то разогревал в котелке на треножнике спиртовкой. Говорил, что пилюли от простуды, а так — кто ж его знает.

— Как ты обяжешь меня, если погасишь спиртовку и пойдешь со мной, — смиренно попросил Сюэли. — Я должен показать тебе пьесу.

— Что ж. Но только минимум зрителей — трое зрителей. Так, кажется, говорил твой почтенный дедушка?

Усадив Ди, обмахивающегося веером, как в театре, Сюэли снова выбежал за дверь, наткнулся в коридоре на случайно проходивших мимо Лю Цзяня и его русскую подругу Ксеню, схватил их за руки и затащил к себе со словами «Я вас умоляю».

— Только пятнадцать минут, — сказал он.

Лю Цзянь и Ксеня были интересной парой. С самого начала они сообразили, что доводятся друг другу примерно инопланетянами, и, чтобы вместе выжить, всякую эмоцию свою разъясняли другому досконально и в самых простых словах, а чаще еще сильно утрировали, чтобы партнеру было понятно. Лю Цзянь не добился и в четверть таких успехов в русском языке, как Сюэли, и понимал со слуха плохо, поэтому если нужно было донести мысль посложнее, Ксеня сразу писала ее или же говорила не спеша и отчетливо очень. А чтоб ошибки никакой не вышло, старалась усиливать мысль, например: «Если ты сейчас уйдешь, мне будет очень обидно. Я умру от обиды и тоски». Сам Лю Цзянь также действовал сходно. И вот они писали: «Понимаешь, это в России считают, что женщина — главная. У нас в Китае, считают, что мужчина главный. Я тоже так думаю поэтому». — «В России совсем не считают, что женщина — главная. Это ты неправильно понял. У нас просто думают, что женщина слабая, поэтому нельзя ее обижать». Так или иначе, в неделю по нескольку раз в разъяснениях проскакивало «Ты весьма красива» или, например, «Потому что люблю тебя беспамяти» — пусть и коряво, зато правда. Этот союз был удивительно крепок. «Ты — необыкновенная. Ты так спокойно, тихо говоришь. Китайские девушки любят кричать, всегда шумят, визжат преотвратно» (последние два слова посоветовал проходивший мимо Ди). Ди очень благоволил этой паре, сочувствовал им и опекал вроде ангела-хранителя.